Стою я как- то на остановке в Санкт-Петербурге. Лето! Жара! Пылища! Вокруг люди, конечно, ходят. Обязательно машины ездят всякие разные. А мне автобус нужен. Вернее не, сколько автобус, сколько маршрутное такси. 135 номер. Мне бы на Елизаровскую станцию метро поехать и там, на метро сесть. Чтобы уже совсем доехать до Ладожской. Ну, там по своим делам, в общем. Вернее не, сколько по своим, сколько по служебным. Директор сплавил меня в командировку. Ну, я конечно, не дурак за казённый счет на самолете полетать, да северную столицу посмотреть. А в столице лето. Люди ходят. Машины ездят. Нищие кругом цепляются, на каждом углу. Вот на то и вышло.
Стою, значит, а такси куда-то запропастилась. Всякие другие номера ходят, а моего нету. Вот я никуда и не еду. Все едут, а я стою, как идиот. Оно, конечно, не я один стою. У нас таких, как я много. Кто стоит. Кто сидит. А кто уже, как говориться, лежит. Страна большая.
Пешком костылять – интереса мало. Ноги-то не казенные. А мне до метро надо успеть.
Думаю: надо ловить таксомотор. Да денег жалко. Жаба меня душит. Ну, думаю, постою еще полчаса, а там, пусть мне морду бьют поставщики. Пропади всё пропадом.
Вдруг вижу, идет в мою сторону какое-то старческое тельце. Такое худосочненькое и отутюженное. Кепка на черепе. Очки солнцезащитные на нем, большие как у Тортиллы. Слепенький видать. Палочка у него в дрожащей руке. Он ею по тротуару стукает: мол, отходи в сторону, зараза, не то я вас сейчас прищучу этим поленом!
И, прямо, ко мне идет и всё тут. Вцепился клешней мне в локоть и говорит:
- Молодой человек, не откажите в помощи. Я очень слабо вижу и не способен хорошо ориентироваться в пространстве. Мне нужен 49-й троллейбус. А поскольку я слабо вижу, то я здесь с вами постою, а вы подскажите, пожалуйста, когда этот самый троллейбус подъедет, если вас не затруднит такое деликатное дело, будьте любезны.
Ну, думаю, попал! Сам опаздываю, а здесь, получите-распишитесь, всяких слеповидящих на трамваи сажай. Хотел я от него отцепиться. А только потом совесть меня замучила. Говорит: что ж ты, подлец такой делаешь, а? Неужели тебе пожилому человеку трудно помочь? Ну и кто ты после этого? Вот доживешь ты до старости лет, поглядим. Эх, говорит, как был ты невеждой, так в ящик и сыграешь. Всего наилучшего.
Эх, думаю… а и ладно. Пусть сделка пропадает! А то действительно - вдруг состарюсь, и шиш кто поможет.
Ну, вот мы и стоим. И все кругом стоят. И думают: что, мол, дурень, попался?! Вот и паси теперь этого старикашку, а он тебе, небось и спасибо не скажет.
А пусть и не скажет, думаю. Я, это из бескорыстных побуждений. Из чистого, можно сказать, сердца. Я старости доверяю. Вот сами состаритесь, и никто вам не поможет.
А все думают: ну и дубина.
Ну, конечно, может и не все так подумали. Ведь не все же плохие люди, как некоторые.
Может, даже некоторые поддержали. Скажут: ах, какой милый молодой чемодан. Так он нежно этого дедка за клешню держит. Наверное, в школе он отличником был. И маме всегда помогал. И старушек через дорогу переводил. И птичкам, сломанные крылья приделывал. Ай, молодец, враз и навсегда!
И я тоже думаю: ай, молодец Пётр Андреич (это стало быть я)! Не зря, значит, мама меня в муках произвела на свет. Вышел из утробы человек с большой, так сказать буквы! Он старичков на сорок девятые троллейбусы сажает и будет еще слушать всякую галиматью, которые они в старческом маразме будут нести незнакомым людям. Нечего, прямо таки на это возразить, лопни мои глаза.
Ну, вот. А старикан, как только я обо всём этом подумал, сразу же и говорит:
- Вы, молодой человек, не были ли, чисто случайно, в Финляндии?
Я говорю:
- Чисто случайно, нет. Не был. А вот сестрица моя, по матери, однажды выиграла за трудовые заслуги перед типографией путевку в Монголию.
- Ну, это, почти рядом, - говорит мой старик, - а, допустим ваша сестра не рассказывала вам о том, какое в Монголии небо?
Я стал вспоминать. Минут пять думал, не вспомнил. Про тугрики говорила. Про Цахиагийна Элбэгдоржа обязательно. Про юрты и шаманов что-то. А вот про небо – это нет.
- А что, говорю, небо – оно и в Африке небо. Небо, как небо, наверное.
- Ах, не правду люди говорят! – завёлся старик, - Я ведь много где побывал, молодой человек! Я, понимаешь, и в воде, и в огне, и в медных трубах побывал!
А сам ко мне жмется, видать тяжко ему все время на палку опираться. Ну, пущай, думаю. Пусть старость на меня опирается. Может ему и опереться в жизни не на кого, как только на меня - честного прохожего.
- Вот, например, - продолжает мой добрый собеседник,- здесь в Петербурге, небеса такие нависающие, тяжестью отдают. Даже, иногда, особенно когда собирается дождь, эту тяжесть почувствовать можно…
Я думаю: конечно, тяжесть. Еще бы! Машины надымят с утра, вот тебе и тяжесть! Вот, тебе дядя и рак лёгких.
- А вот в Финляндии небо, вы знаете, такое бирюзовое. Полупрозрачное. Оно там, как будто играет с тобой, зовет. И даже когда тучи собираются, говорит, кажется будто они совсем не серые, эти тучи, а перламутровые…
А сам ко мне жмется. Видать совсем устал.
Я говорю:
- Послушайте, папа, вон там на бирюзовом горизонте я узрел ваш 49-й троллейбус. Вам как раз туда.
- Ах, говорит, большое вам спасибо! Сейчас нечасто встретишь юношу способного помочь старому человеку сесть в 49-й троллейбус. Благодарен Вам от всего чистого сердца!
Оглянулся я на прохожих и думаю: ну, что съели блин с капустой?! Видали, как он меня отблагодарил! Нечасто, говорит, встретишь такого…
А они думают: ну и что? Еще ничего не известно. Может он заразный какой-нибудь? Вот, покроешься прыщами, будешь знать, дурья голова.
Да, ну вас, думаю, в болото. Вот доживете до его старости…
Дедуля, продолжая лепетать слова благодарности, с моей, конечно, добровольной помощью залез в троллейбус и помахал мне из-за закрытых дверей лапкой. Мол, спасибо еще раз, в жизни ваш благородный поступок не забуду. Век свободы не видать.
А я, конечно, еще поумилялся и тут мой 135-й подкатил. Сажусь в него, а самого гордость распирает.
Приехали мы на Елизаровскую. Оплата проезда на выходе. Сунулся я в свой боковой карман. Эх, думаю, разява, не в тот карман положил. Сунулся в другой боковой карман. В третий. В четвертый. Что, мол, думаю, за ерунда? Неужто дома забыл?
А водитель всех отоварил и меня теперь ждет и говорит под руку:
- Что это Вы, кошелек дома оставили?
- Да, вот, говорю, то ли дома оставил, то ли…
И тут, гром и молния! Не зря, думаю, старая перечница ко мне тёрлась.
Ах, ты, думаю, лукавый, кошелек у меня спёр! Это ж надо! Люди добрые, что же это твориться в поднебесье! Ведь эдак, гром и молния, выходит, никому уже и доверять нельзя? А водила, сверкает фиксой и не хочет войти в мое положение. Денег ждёт. А у меня денег уже нету. Их старая вешалка стащила.
Теперь я и говорю:
- Да уж, говорю, дома кошель забыл. Память девичья.
А водитель не улыбается. Вид у него, какой-то недовольный. Чего расстраиваться? Из-за пяти рублей?
Порылся я в карманах. Наскреб мелочью пятак и сунул водителю в грязные руки. Подавись, думаю, мелочью.
А главное кошелек жалко! Кожаный. Со множеством отделений для денег и не денег. Да и денег жалко. Кому ж не будет жалко?! Нельзя, конечно, сказать, что у меня мой кожаный кошелек от наличности по швам разрывало.
Я предусмотрительно денег с собой много не беру. Большую часть дома в башмаке старом, под вешалкой оставляю. Воры придут и подумают: а-а-а, наверное в старом башмаке под вешалкой никто деньги не станет хранить! И не станут ничего воровать.
Но, все же, двести пятьдесят три рубля восемнадцать копеек, карточка на метро, календарик с Бритни Спирс, фантик от жевачки с Бритни Спирс, квитанция, чтоб забрать ботинки с ремонта. Обидно!
Ну, думаю, старый волк, попадешься ты мне!
И поплёлся я домой. Целых куча остановок. Лето! Жара! Пылища!
А сделка моя так и не состоялась. Зря я торопился. Как потом я узнал от специальных людей, представитель ЗАО «Порожняк» в воскресенье наелся спиртных напитков, как поросёнок, и в тот понедельник у него было тяжело на душе. Оказалось, у него дочка в воскресенье родила и он, как бы, дедушкой стал.
Ну и ладно, если так. Знаем мы теперь этих дедушек.
